Итак, ментальность, включающая в себя в качестве основания фун- даментальные слои универсального коллективного бессознательного че- ловечества как рода, в глубокой древности трансформируется в соот- ветствии со складывающимися особенностями родо-племенного обще- жития в различных геоклиматических регионах. В результате начина- ет формироваться содержательное наполнение общих для всех соци- альных общностей архетипических праобразов и, что очень важно, по- степенно выстраивается их иерархия . Таким образом , формируются доминанты ментальности, под которыми предлагается понимать наиболее устойчивые , исторически воспроизводящиеся принципы коллек - тивного и индивидуального сознания, выполняющие роль смыслооб - разующих и ценностных стержней в интерпретации мира и историчес- ком творчестве данной социокультурной общности.
Доминанты ментальности закладываются в период этногенеза, на начальных стадиях перехода от синкретичного реликтового мировоз- зрения первобытных коллективов к дифференцированным специфи - ческим формам коллективного сознания социальных групп, часть ко- торых войдет в историю как племенные объединения, народы или ста- нет основой для развития цивилизованных форм человеческого бы - тия. В процессах выделения доминант ментальности происходит «выс- вечивание », фиксация определенных бытийных связей мира , обще - ства и человека, причем в определенной ориентированности – сонап- равленности, нейтральности взаимовлияний или противоположеннос- ти. Будучи зафиксированными в менталитете , особенности проекций мира в рамках отдельных социокультурных общностей формируют оп- ределенные мировоззренческие основания сознания, приобретающие в социально-исторической действительности не только интерпретирую- щие, но и конституирующие реальность функции.
Устойчивость этнической ментальности обеспечивает необходимые и достаточные возможности внутригрупповой согласованности и соли- дарности, отвечающие требованиям времени на определенном этапе. Разнообразие ментальной сферы этнического среза , широкий спектр закрепляющихся в ментальности ориентаций , установок , ценностей , стереотипов поведения возникают в процессах самоорганизации обще- ства, на стадии этногенеза аккумулирующего опыт приспособления к территориальным и климатическим условиям « прародины » – ареала длительного процесса становления этноса , обычно завершающегося возникновением государственности [13].
Важным фактором изменения ментальности становятся межэтни- ческие взаимодействия данной социальной общности (этноса), которые приводят к возникновению полиэтнических и суперэтнических общнос- тей. Но всегда в истории жизнеспособность этих общностей поддержи- вается не только единством хозяйственно-экономической сферы и уни- версальными социально-политическими институтами, но и более или менее выраженным духовным единством, строящимся на ментальных основаниях. Во взаимоувязанности когнитивная, аксиологическая и по- веденческая сферы этнической ментальности могут рассматриваться как культурно-цивилизационные проекты, жизнеспособные и эффективные в определенном пространственно-временном континууме.
Процесс формирования восточнославянских народностей и наций начинается с политической централизации еще в языческий период и выступает в виде формирования княжеств. В зонах рискованного зем- леделия Центральной и Восточной Европы для выделившейся власт- ной верхушки захват земель и обложение их населения данью был наиболее эффективным способом экономической и политической са- моорганизации. Создание огромных, подобных восточным деспотичес- ких империй на территориях, осваивавшихся славянами, было невоз- можно , поскольку сам тип обживаемых пространств никак этому не способствовал . По мере разрастания народностей и усиления конкуренции между ними военизированные раннеславянские общества в ус- ловиях усиления давления с запада – германских , с востока и юга – различных кочевых сообществ нуждаются в новых интегративных фак- торах. Наиболее значимым среди них стало распространение христи- анства, постепенно сменившего язычество в период с X по ХIV – XV века и выступившего как мощный духовный источник консолидации восточных славян .
Возникшее в лоне иудаизма христианство несло в себе ряд уни- версальных идей , среди которых ключевым стал принцип равенства перед Богом в этническом и сословно-имущественном смыслах, резо- нировавший с эгалитаристскими компонентами архаического слоя мен- тальности восточнославянских племен и поэтому обусловивший быст- рое распространение христианства среди восточнославянских народно- стей. Однако по мере распространения, новое вероучение, изменяя ду- ховную жизнь многих народов, приобретало различные конфессиональ- ные особенности. Последние были связаны с преломлением христиан- ских идей глубинными « призмами » коллективного сознания соци - альных общностей, которые отличались степенью зрелости, социокуль- турным и историческим опытом, уже оформившимися в основном до- минантами структур ментальности в их этническом срезе. Сталкиваясь с этническими доминантами ментальности, абсолютная система нрав- ственных координат , сформулированная христианским вероучением , различным образом проявлялась в разных социокультурных контек - стах, вступая в резонанс, параллельное сосуществование или же скры- тые противоречия с укоренившимися особенностями социального и культурного воспроизводства . Однако в сплаве христианства с этни- ческими основаниями ментальности многих народов возникли харак- теризующиеся относительным единством интенции коллективного со- знания , позволяющие выделять христианскую ментальность , являю - щуюся формообразующим духовным фактором для существования вы- деляемых ныне некоторыми исследователями западнохристианской и восточнохристианской цивилизаций [16, c. 123; 17, c. 228].
Таким образом , возникающие или принимаемые религии как бы укрепляют и дополняют сакральную вертикаль, обозначенную, префор- мируемую «нижними», сосредоточивающими этнические духовные ре- сурсы , уровнями ментальности , интегрируя уже сложившиеся систе - мы социальных отношений , культурные стили со сферой должного , идеального, с «предполагаемым трансцендентным назначением чело- вечества» [18, c. 80]. В результате возникают механизмы формирова- ния культурно - цивилизационной идентичности и культурно - цивили - зационного уровня ментальности . Не случайно отдельные цивилиза - ции носят одновременно два названия : «конфуцианской » и «китайс - кой » или « западнохристианской » и « романо - германской ». Менталь - ность культурно-цивилизационного уровня не просто совмещает, а ско- рее синтезирует в цивилизующих стратегиях глубинные доминанты ментальности с психоэнергетическим потенциалом веры. Глубина синтеза зависит от ряда обстоятельств, первым среди которых обнаружи- вает себя органичность основного содержания вероучения принимаю- щей его ментальности или ее возможностям «перевести» новые идеи на «свой язык», ввести их в собственное ментальное пространство. От глубины же рассматриваемого синтеза зависит устойчивость культур- но-цивилизующих ресурсов общественного сознания и жизнеспособ - ность цивилизации, по крайней мере, на определенном историческом отрезке. Не случайно специфика религиозного сознания в рамках ныне существующих мировых религий в большой степени коррелирует с эт- нической и суперэтнической дифференциацией в рамках тех крупней- ших культурно-цивилизационных парадигм, которые упрочились (Юго- Восточная Азия, Европа) или возникли (мир ислама) с распростране- нием религиозных учений «осевого времени».
Выбор религии, возможный в определенных исторических обстоя- тельствах ( именно так , путем выбора феодальной верхушкой право - славия, проходило принятие христианства на Руси), осуществляется , казалось бы , при участии рефлексивных слоев сознания , но не без влияния глубинных установок коллективного бессознательного . Кро- ме пышности и великолепия религиозного культа в Царьграде [ 1 9, c. 111], или пресловутого «веселия Руси», были, очевидно, и такие осо- бенности православия, которые казались крестителю Руси князю Вла- димиру более соответствующими обычаям, нравам и психологическим установкам подвластного народа; скорее, чем иудаизм, ислам или ка- толичество, пришлись бы «по душе» ближнему и дальнему языческо- му окружению, не вызвали бы серьезных противоречий с уже имею- щимися у народа представлениями об отношениях святого и профан- ного, добра и зла, отдельного человека и общины, низов и власти, – всего того, что составляло основы ментальности родоплеменных объе- динений восточных славян. Можно заострять внимание на любых из зафиксированных имеющимися историческими источниками основа - ниях выбора Владимиром византийской веры, однако есть еще нереф- лексивный « остаток » – не зафиксированные летописцами латентные ментальные интуиции , которые явились важнейшим основанием со - гласования восточнославянской этнокультурной «самости» с новыми векторами ее самореализации. Природа преобладавших среди восточ- ных славян языческих верований не оказалась враждебной новым ду- ховным ориентирам. Язычество в какой-то степени уступало место пра- вославию , в какой - то « продолжало жить своей потаенной жизнью в народных традициях, в глубинах сознания (или подсознания), в соци- альной практике » [16, c. 121]. Тем не менее связанный с принятием христианства феномен духовного обновления, расцвета восточносла - вянской культуры времен Киевской Руси подчеркивает органичное со- ответствие сложившегося содержания структур ментальности заимство- ванным религиозным представлениям .
Христианство в течение длительного времени выполняло функции идеологии не только во внутрисоциальных отношениях, выражая, как утверждали марксисты, интересы правящего класса. Оно, будучи освоенным восточнославянскими народами в особых , византийских традициях, являлось фактором интеграции в противостоянии экспан- сии иных, западноевропейских и степных народностей. Этот факт дос- таточно давно был отрефлексирован западноевропейским социогума- нитарным знанием , так известный британский политический мысли - тель, один из основоположников геополитики, Х.Дж.Маккиндер в 1904 г. п исал : « Возможно , самое впечатляющее совпадение в истории зак - лючалось в том, что как морская, так и сухопутная экспансия Европы явилась в известном смысле продолжением древнего противостояния греков и римлян. Несколько неудач в этой области имели куда более далеко идущие последствия, нежели неудачная попытка Рима латини- зировать греков . Тевтонцы цивилизовались и приняли христианство от римлян, славяне же – от греков. Именно романо-тевтонцы впослед- ствии плыли по морям ; и именно греко - славяне скакали по степям , покоряя туранские народы. Так что современная сухопутная держава отличается от морской уже в источнике своих идеалов, а не в матери- альных условиях и мобильности» [20].
Период укоренения христианства у восточных славян особенно важен в связи с тем, что именно с ним связана «перекодировка базо- вых структур ментальности» [21, c. 89]. Нет сомнений в том, что хри- стианство в его византийском идеале трансформировало ментальность восточнославянских народов в соответствии с целостностью идей, ле- жавших в его основании. Но в силу повышенной устойчивости струк- туры ментальности не могли, в свою очередь, не оказать воздействия на рецепцию принципов христианства коллективным сознанием вос- точных славян (как и любых других народов).
Ряд исследователей связывают особую роль христианства с фор- мированием систематизированных представлений о должном, на фоне сложившихся в архаический период представлений о сущем как мире эмпирической реальности . « Должное – апофатизованный ( лишенный недостатков) универсальный идеал, описывающий совершенного чело- века и идеальное общество» [21, c. 87]. В православной ментальности христианский образ должного достигает максимальной степени проти- вопоставленности сущему, с чем некоторые исследователи связывают особый эсхатологизм православного сознания и следующее из него восприятие мира как зла, отмечая, что «в православии мироотречная интенция представлена существенно сильнее , чем в католицизме . В зрелом протестантизме мироотречная линия практически снимается » [21, c. 92]. Но, воспринимая мир как должное и как источник добра, протестанты должны были бы максимально устраниться от попыток его преобразования, однако в действительности именно носители про- тестантской этики заявили и продолжают заявлять о себе в истории как неукротимые активисты на поприще изменения и покорения мира – как природного, так и социального. С другой стороны, носители пра- вославных идеалов сравнительно неагрессивно взаимодействовали с миром, что скорее свидетельствует об установках его изначально тер- пеливого восприятия, готовности принимать его таким, каков он есть, но при этом никак не об отождествлении мира со злом . Возможно , зафиксировавшийся в ментальности максимализм предельного и по - этому недостижимого совершенства в построении образа должного для восточного славянина является следствием того, что именно христиан- ство стало в восточнославянских регионах первой, материнской циви- лизационно - духовной парадигмой . В Западной Европе христианские идеалы « надстраивались » над цивилизационными слоями римской античности с ее образами должного, поэтому и трансформировались в большей степени, причем в определенной направленности, связанной с верой в достижение реального совершенства отдельным человеком, отдельным народом (« Я » или « Мы » – лучшие , и поэтому можем и должны учить других и повелевать ими). Это, правда , стало важной предпосылкой формирования эффективного и ставшего привлекатель- ным для окружающих народов западноевропейского цивилизационно- го проекта , который тем не менее практически исчерпал свой ( и не только свой) природно-ресурсный и культурный потенциал в течение нескольких столетий.
Для православного же человека образ должного стал источником постоянного переживания своего несовершенства . Об этом косвенно свидетельствуют и бесконечные « открытия » в работах восточносла - вянских исследователей неискоренимого язычества, манихейства и про- чих свидетельств «недохристианства» своих, восточнославянских на- родов, а ведь в действительности идеал христианства , выступающий как система абсолютных нравственных координат , недостижим пол- ностью никаким народом или народами. Дело доходит до крайностей, когда хорошо образованные, талантливые современные исследователи игнорируют элементарные требования изучать явления в сравнении , во взаимосвязи; читая работы, подробно анализирующие степень от- сутствия «чистоты» или «глубины» христианской веры у русских, бе- лорусов или украинцев невольно, поскольку даже не обозначается на- личие подобной проблемы у других народов, оказываешься в уверен- ности, что у испанцев, французов или германцев следов язычества нет и быть не может, они де глубинные, подлинные христиане сплошь и поголовно! Что же касается мироотречения, то оно все же скорее ха- рактерно для православного монашества и не могло приобрести статус компоненты ментальности, что подтверждается самоотверженным под- вижничеством многих глубоко верующих православных в миру. Дру- гое дело, что в православном сознании действительно укоренялось под- сознательное сомнение в оправданности приоритета методичных уси- лий по обустройству земного жизненного пространства , особенно в индивидуальном масштабе, подозрительное отношение к материально- му преуспеянию, равнодушие к бытовому комфорту. Образ предельно совершенного должного является и одной из причин повышенной кри- тичности к своему сущему историческому и культурно-цивилизационному наследию, особой чувствительности к разнообразным утопиям, в том числе и теоретически оформившейся на Западе коммунистической идее. Особое значение идеала в восточнославянской ментальности не- разрывно связано с особым смыслом этого понятия, разъяснить кото- рый может помочь пространная цитата из недавно впервые опублико- ванных текстов Павла Флоренского (с сохранением выделенных слов по рукописи): «Наши понятия об «идеальном» до такой степени врос- ли в нас, что нам трудно представить себе возможность его отсутствия: а может ведь вовсе не быть столь любимого нами и столь злоупотреб- ляемого интеллигенцией слова «идеал», «идеальный». Ведь у нас оно образовалось из православия , а в православии получило форму от Платона. Наши понятия об идеальном, как о конкретной полноте со- вершенства (идеален в собственном смысле один Иисус Христос) чуждо западному миру, а даже самое слово употребляется там редко. Самое слово ideal по преимуществу означает во французском языке... «мыс- ленный, умственный, воображаемый»... Нередко встречается выраже- ние «l amour ideal», но это вовсе не значит совершенная любовь , а лишь «воображаемая, отвлеченная, головная» – в противоположность любви настоящей. ...
По-немецки: «ideel – мнимый, воображаемый ; idea, idealish – во- ображаемый». А казалось бы Германия, особенно Германия Шиллера, романтиков и т . д . – по преимуществу страна идеалов и идеализма . Замечательно , что страна и народ , породившие новый философский идеализм, вовсе не знают житейское понятие идеала. ...
Итак, нам нужно вникнуть в этот, в глубочайшей сущности враж- дебный нам, источник европейской культуры. Для нас смысл и оправ- дание нашего бытия – в области сверх-человеческой, потусторонней, – в трансцендентном. Платоновская идея как конкретное совершенство и высшая реальность, вот что должно, по нашему же сознанию, руко- водить нашей деятельностью в каждом ее моменте. И понятно, что эта трансцендентность нашей культуры находит себе выражение в способе понимания, что такое культура вообще. Для нас культура это есть иде- ал, система идеалов, и, наконец, существо идеальнейшее, Христос. Мы считаем народ культурным или некультурным в зависимости от того , есть ли у него идеалы , или их нет . Но наличным устройством жизни мы интересуемся мало, а в душе даже осуждаем такой интерес, как мелочность, как культурную нравственную приниженность. – На- против, для Запада жизнь оправдывается и осмысливается имманент- но, т.е. находит смысл свой в области чисто человеческой, посюсто- ронней, трансцендентальной» [22, c. 40–42].
Таким образом, поскольку идеальные образы должного являются не- обходимой составной частью духовной интеграции народов и наций, век- тором их исторической субъектности, постольку с распространением пра- вославия среди восточных славян закладываются основания особой вос- точнохристианской цивилизационной парадигмы, с особой ролью понятия об идеале как высшей, совершенной реальности в духовной сфере.
Выполняя для восточнославянских народов первичную духовно- цивилизационную функцию , христианство играло важную полити - ческую роль (здесь, правда, реализовалась и дезинтегрирующая фун- кция , выразившаяся в противостоянии папизма и византизма , в свя - зи с чем более четко обозначились основные линии внутриславянс - ких противоречий , возникшие в связи с более ранними процессами политической централизации в рамках княжеств ). Но изначальный приоритет светской политической силы над религиозной приводил к тому , что религия не столько обусловливала политические колли - зии, сколько использовалась в них. Несомненно, ускорение этим про- цессам придавали и социально - экономические факторы : социальное расслоение , расширяющиеся площади обрабатываемых земель , став - ших основой феодального типа хозяйства . Однако сложившийся ра - нее менталитет , органично соединившись с важнейшими этическими императивами византийского христианства, закрепил в духовном кон- тинууме восточнославянских народов ценности социоцентризма, эга- литаризма, диалогичности, что подкрепляло, получала обратную под- держивающую связь с особенностями социальной структуры, длитель- ное сохранение и особую значимость крестьянской общины. В общи- не сошлись социально-экономические, социально-политические и ду- ховно - христианские , социально - идейные императивы бытия восточ - нославянских народов .
У восточных славян община оставалась важнейшей хозяйствен - ной и социокультурной ячейкой гораздо дольше, чем у западноевро- пейских народов [ 1 3, С . 49–55]. Именно в рамках общины сохраня - лись и воспроизводились исконно присущие славянам, в том числе и восточным, принципы равенства, идеалы справедливости, свободы как воли, нравственные константы традиционного типа. В силу этих уста- новок восточнославянские народы всегда были особенно отзывчивыми на политические призывы , связанные с идеями не индивидуальной , но коллективной свободы . Стремление к идентификации с общнос - тью - миром и общественно одобряемыми качествами в ментальности славянина постепенно получило редко обнаруживаемый в культурных особенностях восточных народов ценностный приоритет над иденти- фикацией прежде всего с семьей и кругом ближайших кровных род- ственников, но, в то же время, никогда не сводилось к индивидуально ориентированной самоидентификации , постепенно утвердившейся в западноевропейском мире. Однако ориентации на кровно-родственные связи оставались живучими и особенно сильно проявлялись (и прояв- ляются ) в кризисных ситуациях затяжной социальной нестабильнос - ти . Нередко важным фактором выхода из таких ситуаций было пре - одоление родовых ориентаций и переход к более широким принципам консолидации, что приводило к победам исторического масштаба, име- ющим значение для славянства в целом или для отдельных славянс - ких народов. Достаточно привести пример Грюнвальдской битвы в про- тивостоянии крестоносцам , сражения на Куликовом поле в противо-
стоянии татаро-монголам, события, связанные с деятельностью народ- ного ополчения под руководством Минина и Пожарского, Отечествен- ной войной 1812 года, а такде двумя мировыми войнами ХХ века. Уже упоминавшийся Х.Дж.Маккиндер отмечал : «Идеи, формирующие на- цию как противоположность простой толпе человеческих существ, обыч- но принимаются под давлением общего несчастья, либо же при общей необходимости сопротивляться внешней силе».
Этнонациональный, связанный с формированием наций и нацио- нального самосознания уровень ментальности у восточнославянских народов начинает оформляться относительно поздно – с начала XIX века у русского и украинского народов , в конце XIX – начале XX века у белорусов. Но и то, что это происходит довольно поздно, и то, какой степени развитие национального самосознания достигает, и то, какую роль оно играет, – все это обнаруживает прямые связи со спецификой ментальности восточнославянских этносов. С Х века роль этнического самосознания выполняла восточно-христианская , православная иден- тичность, слившаяся с этнонимом «русь», самоназванием «русский», что до сих пор обнаруживается, например, в белорусско-польском по- граничье, когда праздники католического календаря и православного именуются как «польская Пасха» или «русская Пасха» (плоды просве- щения и довольно высокий образовательный уровень населения мало что в этой ситуации меняют, поскольку срабатывают чрезвычайно инер- тные установки менталитета). Если в Западной Европе с раннего сред- невековья обнаруживается разделение властей – светской и духовной, что препятствует соединению , слиянию конфессиональной и этнона- циональной , политизированной идентичности , то византийские тра - диции ведут к любопытным последствиям: несмотря на постоянно под- черкиваемое исследователями подчинение в регионах преобладания православия духовной власти светской, а церкви – государству, в ме- ханизмах идентичности возникает подчинение именно духовной влас- ти, получает приоритет духовно-конфессиональная идентичность. Слож- но не заметить, что даже в условиях сложившейся государственности (Великое княжество Литовское, Московское царство, Российская им- перия) преобладающая у восточнославянских народов православно-хри- стианская идентичность выступает как основание мессианских интен- ций христианского духа, а не как почва для битв за место под солнцем (территорию), материальные блага и доминирование над другими на- родами. Экономические причины политических событий, в том числе и захватнических войн, типичны для истории западноевропейских на- родов. Для них характерно в основном четко выраженное собственно этнонациональное или национальное самосознание , тождественное в настоящее время гражданскому, опирающееся на ментальные установ- ки индивидуализма, достижительства, преуспеяния. Конкурируя в эко- номическом состязании с другими, рациональный европеец не может не понимать, что его экономическое благосостояние неразрывно связа- но с благосостоянием общества, к которому он относится, государства,
гражданином которого он является. Возникшая в протестантизме идея связи между надеждой на спасение и экономическим преуспеянием, ко- торое становится важным критерием личностной состоятельности, была закономерным результатом развитых индивидуалистических мотиваций, укорененных в коллективном бессознательном, по-своему перемолов- шем христианский идеал любви к ближнему и обусловившем либо при- оритет гражданской (национальной) или этнической идентичности над христианской, либо их параллельное (не пересекающееся) присутствие в самосознании. В восточнославянском социокультурном континууме произошло слияние православно-христианских ориентаций коллектив- ного сознания с этническим уровнем ментальности, что в раннем сред- невековье выразилось в отождествлении самоназвания «русь», «русь- кий» с принадлежностью к православию, а позже проявлялось в самых разнообразных событиях истории восточных славян.
Важным фактором формирования наций в восточнославянском мире стала Российская империя как единое государство, целостное полити- ческое пространство со специфической национальной политикой, не- разрывно связанной с православными идеалами титульного русского этноса. Многие авторы подчеркивают особую роль экономического фак- тора в процессах формирования национальных общностей, прежде всего имея в виду развитие индустрии, потребовавшее более глубокого раз- деления труда, усиления специализации различных регионов, что влек- ло за собой и усиление их зависимости друг от друга, формирование единого экономического пространства. Однако следует обратить вни- мание на то, что подобные процессы имели место в различных регио- нах, где шло активное развитие промышленности, но разнородные по этническому составу группы экономически тесно взаимодействовавше- го между собой населения не всегда становились едиными нациями. В качестве примера можно привести не только Австро-Венгрию. Не про- изошло формирования единого народа, единой нации также и в рамках долгое время политически и хозяйственно взаимодействовавших этно- социальных групп в составе Речи Посполитой, где в условиях несфор- мированности в ХVII – XVIII веках белорусского или украинского на- ционального самосознания единое, в масштабах всего государства, на- циональное и ментальное пространство не сложилось. Также в период вхождения в состав Речи Посполитой не происходило и становления самостоятельной украинской или белорусской нации. Практически по- всеместно формирование наций происходило на основе определенных этнических общностей. В сущности, у восточных славян имело место развитие национального самосознания не столько в связи с процесса- ми интеграции на основе развития экономики в рамках отдельных эт- нических общностей , сколько в связи с усилением дифференциации или интеграции этносоциальных групп на информационном уровне : чем активнее разные этнические общности взаимодействуют между со- бой, тем более актуальными, обнаруживаемыми становятся основания отличий или сходства между ними, коренящиеся в языке, особеннос-
тях исторической памяти, обычаев, традиций, т.е. в сфере ментальнос- ти. Предпосылками активизизации как коллективной, так и индивиду- альной духовной энергии, т.е. активного духовного творчества, направ- ленного на формирование национального самосознания народа, могут быть различные события, приводящие к обращению коллективной па- мяти к своим основаниям. «Нижние», этнические «этажи» ментально- сти, хранящие наиболее важные образы коллективного сознания, реа- нимируют возможности отчетливых представлений о социальном, по- литическом, экономическом, культурном, – т.е. национальном своеоб- разии «населения» той или иной территории. Так, в процессах форми- рования русского национального самосознания особое значение имели не столько экономические , сколько политические события начала Х I Х века , в частности , Отечественная война 1 8 1 2 года . Победа над лучшей в Европе наполеоновской армией стала толчком к преодоле- нию глубочайшего культурного раскола русской этнической общности на европеизированную элиту и хранивший свою аутентичную русскость народ. На фоне общей этносоциальной интеграции, резкого ускорения формирования русского национального самосознания происходит рас- цвет русской культуры, возникают великая классическая русская лите- ратура , музыка , живопись , самобытная русская философия . Причем интеграция колллективного сознания и оформление национального са- мознания русского народа происходили в девятнадцатом веке в значи- тельной мере на фоне явной активизации архетипов коллективного бессознательного , что стало возможно благодаря резкому усилению внимания этносоциальной общности к своему языку, истории, фольк- лору, народным традициям. Именно обращение русской духовной эли- ты к русскому фольклору, народной культуре обусловило особый ко- лорит русской классики, русской элитарной культуры. С обращения к выявлению специфики белорусского языка, этнографических исследо- ваний белорусской культуры , фольклористики начинается становле - ние белорусского национального самосознания в Х I Х веке . К этому процессу самое прямое отношение имели и политические события, свя- занные с восстанием под руководством К.Калиновского , когда впер- вые внятно были провозглашены лозунги создания самостоятельного белорусского государства. В хозяйственном, экономическом отноше- нии Беларусь в это время оставалась отсталой, нищей окраиной Рос- сийской империи, что не стало препятствием для формирования бело- русского литературного языка, возникновения белорусской литератур- ной классики. Как ни странно, именно в составе Российской империи произошло действительное развитие национального самосознания бе- лорусов, что свидетельствует по крайней мере о парадоксальности час- то применявшегося к России ярлыка «тюрьмы народов».
Таким образом , если в механизмах формирования идентичности западноевропейских народов очень рано, в связи с индивидуализмом и антропоцентризмом, особую роль начинают играть экономические фак- торы , а также политические программы и идеологии , завязанные на
идее экономического преуспеяния , то в восточнославянских сообще- ствах формирование национальной культуры в целом и механизмы национальной идентичности носили в большей степени характер, свя- занный с социально - политическим ( государственным ) и социально - идейным ( православно - христианским ) основаниями взаимодействия людей, что сопровождалось усилением единства ментального простран- ства. У восточных славян формирование суверенного государства, мас- штабные политические идеологии , опирающиеся на идеи коллектив - ного, совместного усилия, а также победы в войнах, как правило, обо- ронительных , придавали мощный импульс культурному , духовному развитию, в конечном счете влияя и на экономический рост. При мыс- ленном движении с Запада на Восток эти тенденции все более ярко проявляются по мере ослабления тенденций индивидуализма . Таким образом , в меридианном срезе при движении с Запада на Восток не столько политика зависит от экономики, сколько экономика от поли- тики, но и в том, и в другом случае огромное значение имела специфи- ка менталитетов – общие черты и различия в ментальных основаниях сознания, обусловившие указанные тенденции.
В целом в истории восточнославянских народов и наций периоды активизации архетипов коллективного бессознательного, связанные с усилением единства ментального пространства, характеризуются особой ментальной энергетикой, которая способствует общему духовному подъе- му, этносоциальной консолидации, расцвету культуры (Киевская Русь, XVI в., вторая половина ХIХ в.). Эти процессы в восточнославянских сообществах взаимосвязаны не столько с экономико-хозяйственными, сколько с политическими и духовно-идеологическими явлениями.
Если бы между бытием и сознанием существовала та причинно- следственная связь, на которой настаивали классики марксизма (бы- тие определяет сознание), то следовало бы ожидать, что формирова- ние буржуазных отношений в Российской империи будет сопровож - даться усилением индивидуалистических установок сознания и ориен- тациями на материальное обогащение. Однако можно обнаружить це- лый ряд весьма любопытных явлений, которые происходили в связи с ментальностью восточных славян в ходе осуществления в дореволюци- онной России буржуазных преобразований. Восточнославянское крес- тьянство в основном болезненно воспринимало разрушение общины. Есть отталкивающееся от объективной действительности объяснение этим процессам, которое сводится к тому, что прилежный каждоднев- ный труд в рамках отдельных домохозяйств в регионах расселения во- сточных славян мог принести необходимый результат только в южных ( Украина ) и западных ( Западная Белоруссия ) районах , в зонах же повышенного риска земледелия выживание обеспечивалось совмест - ными усилиями спаянной сотнями лет и трудностей бытия крестьянс- кой общины. Ф. Энгельс отмечал: «...на русском языке одно и то же слово « мир » означает , с одной стороны , « вселенную », а с другой –
«крестьянскую общину» [23, c. 445].
Известный российский исследователь В.Кожинов обоснованно от- мечал: «... хотя климат России, возможно, в самом деле лежит в осно- ве «коллективности» или, вернее, «общинности» ее сельского хозяй- ства , нельзя не учитывать и сложившееся за столетия мировосприя - тие, – в частности, отношение к труду и к трудящимся рядом людям, словом, то, что теперь часто определяют заимствованным с Запада тер- мином «менталитет» [24, c. 361]. С такой трактовкой нельзя не согла- ситься. Но невозможно и не заметить, что специфическое мировоспри- ятие восточнославянских народов с сохранением общинных установок ментальности было тесно связано и с этическими императивами право- славия , ориентировавшими не только на заботу о ближнем , но и на христианский имущественный эгалитаризм, опирающийся на идеи того, что богатство , стремление к нему развращает душу человека [25, c.
147]. Рецепция православных этических императивов таким консерва- тивным социальным слоем, как крестьянство, причем крестьянство, в течение веков трудившееся в зонах рискованного земледелия, обусло- вило особую устойчивость общинных установок ментальности и их активное проявление в условиях развития противоречащего им капи- тализма. Современные исследователи крестьянской ментальности от- мечают неприятие российским дореволюционным крестьянством част- ной собственности на землю . Земля , понимаемая как божий дар , не рассматривалась как возможный для частного присвоения объект. Ус- тойчивое, характерное для народной речи словосочетание «земля-ма- тушка» выражает смысл, не соединимый с возможностью дележа, по- купки , продажи . « В силу целого комплекса причин , основная масса населения России (как в деревне, так и в городах) отторгала буржуаз- ные нормы жизни и буржуазной ментальностью практически не обла- дала », – пишет российский исследователь Б . Земцов [26, c. 91 ]). И далее: «...антибуржуазное мировоззрение подавляющей части народа делало невозможным переход к власти буржуазии . Демократическая революция в России открывала дорогу к власти не ей, а социалистам разных оттенков. А все без исключения социалисты были убежденны- ми антирыночниками» [26, c. 91].
Если же обратиться к русской истории , то зажиточность , богат - ство зачастую неоднозначно переживались самими их носителями, ча- сто не рассматривались как самоценные, о чем свидетельствует меце- натство, ориентированное не столько на личное покровительсво (пат- ронат) конкретным талантливым людям, как это в основном происхо- дило в Европе, но на общественно значимые духовные цели (Третья- ковская галерея, Строгановское художественное училище, многочис- ленные приюты, богадельни, школы для бедных и т.д.). Восточносла- вянская литературно - хужожественная традиция XIX – XX вв . не яв - ляет нам в целом повышенного внимания к личностным драмам, свя- занным либо с испытанием беспросветной бедностью, либо с накопле- нием богатства, распоряжением им и утратой, что трудно не увидеть как главную тему в западно - европейской литературе ( Ч . Диккенс ,

О . де Бальзак, Дж.Голсуорси, Дж.Лондон, Т.Драйзер и мн. др.). Сквозным сюжетом русской, украинской, белорусской художественной литерату- ры является драма нравственного поиска и выбора, сложность отноше- ний человека и общества, человека и мира. Как отмечал В.Шубарт,
«...русскому и вообще славянам свойственно стремление к свободе, не только от ига иностранного народа, но и свободе от всего преходящего и бренного... Среди европейцев бедный никогда не смотрит на богатого без зависти, среди русских богатый часто смотрит на бедного со стыдом. В русском живо чувство, что владение означает принадлежность чему- то, что в богатстве задыхается свобода» (цит. по: [27, c. 50]).
В период формирования наций в ментальности восточнославянс - ких народов также сохраняются установки патернализма и на их осно- ве формируются установки авторитаризма. В целом в научной литера- туре эти установки коллективного сознания анализируются достаточ- но противоречиво и чаще всего касаются русского национального ха- рактера (Глубокий анализ проблемы противоречивости русской куль- туры в целом и отражения ее в литературе осуществлен А.С.Карми - ным [28, c. 191–236]). Ряд исследователей настаивает на «рабской пси- хологии», «безмерном почитании вышестоящих», преклонении перед вышестоящим начальством, «отсутствии чувства собственного досто- инства», раболепии, «опьянении рабством», готовности к бесправно- му положению личности, характерным для русского человека, а учи- тывая, что очень часто до последнего времени белорусы и украинцы отождествлялись с русскими, то эти характеристики с некоторыми ого- ворками легко переносятся на всех восточных славян (линия европей- ских и отечественных западников от де Кюстина и К.Кавелина до со- временных исследователей). Исходя из подобных характеристик пове- денческих стратегий, трудно объяснить многое в не менее чем тысяче- летней истории восточных славян, в особенности исторические побе- ды в Отечественной войне 1 8 1 2 г ., Великой Отечественной войне . Другая линия, представителей которой, как зарубежных, так и отече- ственных , можно условно считать славянофилами , видит в том же русском человеке вольнолюбие и стремление к независимости, готов- ность к борьбе за свободу и стремление к высшим духовным идеалам. Думается , что патернализм, являвшийся органической составляющей традиционной культуры на этапе формирования этносов практически повсюду, сохранившийся в разной степени как элемент культурно-ци- вилизационного устройства и у современных народов, может рассмат- риваться как естественная компонента ментальности этнического уров- ня у восточнославянских народов. Эта черта менталитета осталась чрез- вычайно устойчивой вплоть до настоящего времени в связи с рядом исторических обстоятельств, она связана с долговременными родовы- ми и общинными ориентациями культуры, о чем свидетельствуют мно- гие устойчивые предпочтения и обычаи, в том числе сохраняющаяся именно у русских, белорусов и украинцев традиция называния челове- ка не просто по имени, но по имени-отчеству. В то же время степень
влияния установок патернализма на восточнославянские культуры (осо- бенно по сравнению с классическими восточными культурами – ин - дийской, китайской, арабской) остается ограниченной, поскольку с древ- нейших времен им сопутствуют связанные со стихийным вечевым де- мократизмом и общей картиной мира установки эгалитаризма. Взаимо- действие патернализма и эгалитаризма не является взаимоисключаю- щим: именно это взаимодействие выступает архетипической основой принципа соборности , к которому постоянно обращалась рефлексия русской философии, понимавшей личность как часть целого, т.е. об- щества , неполного , незавершенного без такой части . По мнению С.Л.Франка, соборность – это внутренняя гармония между личностью и надиндивидуальным единством, в которой «не «я», а «мы» образует последнюю основу духовной жизни и духовного бытия . « Мы » мыс - лится не как внешний, лишь позднее образовавшийся синтез, объеди- нение нескольких «я» или «я» и «ты», а как их первичное , неразло- жимое единство, из лона которого изначально произрастает «я» и бла- годаря которому оно только и возможно ... И каждое « я » не только содержится в « мы », с ним связано и к нему относится , но можно сказать, что и в каждом «я» внутренне содержится, со своей стороны,
«мы», так как оно как раз и является последней опорой, глубочайшим корнем и живым носителем «я»... Однако «я» в своем своеобразии и свободе тем самым не отрицается, напротив, есть мнение, что оно только из связи с целым и получает это своеобразие и свободу, что оно, мож- но сказать, напитывается жизненными соками из надиндивидуальной общности человечества» [29, c. 487].
Что же касается авторитаризма, то в определенной степени и эта черта присутствует в ментальности восточного славянина. В неразрыв- ной связи «я» и «мы» личность обретает готовность признавать авто- ритет другого «я» в случае, если это «я» отличается надындивидуаль- ным характером интересов, стремлений, целей, совпадающих (действи- тельно или хотя бы по видимости ) с интересами , целями «мы ». Это связано и с анализировавшимся выше максималистским православным образом должного , исходя из которого православный человек часто ожидает подтверждения правильности своего выбора, своего поступка, своей позиции от другого человека или социальной группы , всегда допуская возможное совершенство других в большей мере, чем свое собственное.
Такого рода авторитаризм, вместе с патернализмом, на фоне дли- тельного исторического противостояния восточных славян агрессив - ным действиям других народов , обусловили формирование и такой установки ментальности восточнославянских народов как этатизм (от франц. Etat – государство) – особое ценностное отношение к государ- ству как средству обеспечения национальной консолидации. Это свя- зано с важнейшей ролью государства и государственности в истории восточнославянских народов. С одной стороны, в тенденциях форми- рования государственности у восточных славян явно просматриваются



ярко выраженные в период существования Киевской Руси традиции самоуправления , стихийно -вечевого демократизма , возникшие еще в догосударственный период, сохраняемые коллективной памятью и не- избежно вступающие в противоречия с императивами принятия лич- ностью государственной воли. Однако двести лет татаро-монгольской угрозы и владычества, сопротивление экспансии католического Запада стали исторической школой, подорвавшей основы вечевого строя, взра- стившей социально-психологическую готовность народа к централиза- ции власти , которая изначально была объективным процессом реак - ции на постоянные внешние угрозы. В условиях обживания огромных редкозаселенных пространств преимущественно в зонах сурового кон- тинентального климата государство стало важнейшей организующе-ре- гулятивной силой, сакрализация которой на уровне ментальности, преж- де всего у русского народа, усиливалась отождествлением государства с вселенски - православным Царством , укоренением этики служения государству и народу (но не власти самой по себе или Маммоне). Од- новременно формировались и установки взыскательных ожиданий по отношению к государству и олицетворяющим его авторитет людям.
Таким образом, сложно не согласиться с рассуждением Ю.Ольсеви- ча: «Самостоятельная, не редуцируемая ни к какой иной сущность наци- ональной общности людей состоит прежде всего в том, что она есть специфическая совокупность реальных этических норм, преобразовано отражающих переплетение вековых жизненных процессов данного на- рода, концентрированно запечатленных в подсознании человека» [30, c.
74]. Предыстория конкретной нации предопределяет ее национальный дух, основаниями которого выступает этническая ментальность. Ката- лизатором трансформации этнической ментальности в национальные особенности коллективного сознания у восточнославянских народов яви- лось христианство, ставшее асимптотой их духовного творчества.
Глубинные противоречия культуры восточнославянских народов, ко- торые анализируются в литературе, а значит, и противоречия, коснув- шиеся сферы ментальности, в большой степени связаны с долговремен- ным расколом между народом и элитами, который у русских, белорусов и украинцев имел разные формы выражения, однако оказывал в равной степени драматическое воздействие на судьбы миллионов людей. Так, в рамках формирования Российской империи разрыв между верхушкой общества и низами стал результатом осуществления культурно-цивили- зационной модернизации в ходе Петровских реформ, когда «русская жизнь была насильственно перевернута на иностранный лад. Сначала это удалось только относительно верхних слоев общества, на которые действие правительства сильнее и прямее и которые вообще везде и всегда податливее на разные соблазны. Но мало-помалу это искажение русской жизни стало распространяться и вширь, и вглубь, то есть расхо- диться от высших классов на занимающие более скромное место в обще- ственной иерархии, и с наружности – проникать в самый строй чувств и мыслей, подвергшихся обезнародовающей реформе» [31, c. 444].
Что касается украинского и белорусского народов, то подобный раскол культуры у них начал оформляться раньше, в связи с частыми попеременно то пропольскими , то прорусскими метаниями нацио - нальных элит, что сопровождалось «уходом» народа, прежде всего кре- стьянства, «в себя», формированием настороженного отношения к эли- там в целом, вплоть до антиэлитаризма, выразившегося в белорусской крестьянской ментальности [32, c. 106–121].
То, что в дореволюционной самодержавной России получили ши- рокое распространение марксистские идеи, не было случайностью. Уто- пические идеалы строительства коммунизма упали именно здесь на
«ментально» благодатную почву. «Новая коммунистическая вера при- чудливо соединила и элементы ветхозаветного мессианизма, и пафос раннеевангельского равенства всех униженных и оскорбленных, и уни- версализм вселенского сознания без национального и социального раз- личия ...» [ 1 6, c. 1 24]. Носители сформировавшихся еще на этничес - ком уровне ментальности установок равенства по отношению друг к другу, социальной справедливости, коллективного блага оказались чрез- вычайно чувствительны к большевистской пропаганде, включавшей в себя идею Советов как органов власти народа, получающего возмож- ность участия в решении коллективной судьбы, распределении благ, в коллективном созидании во имя коллективного блага. Само слово «со- вет», близкое древнему восточнославянскому «вече», а также церков- но-православному, отрефлексированному русской философией «собор», отвечало как архаическим основаниям идеалов общественной жизни и длительной сакральной традиции, так и многовековым надеждам наро- да на возвращение обычаев народного самоуправления и самостоятель- ности. Идея власти Советов соответствовала и интенциям преодоле - ния противоречившего бессознательным установкам ментальности со- храняющегося социокультурного раскола между элитами и народами. Великая социалистическая революция в 1917 году стала не только при- чиной коренных социально-политических и социально-экономических изменений огромного социокультурного пространства, но своего рода
«взрывом» коллективного сознания, когда на некоторое время на по- верхности в равной мере оказались и неконтролируемые архаические составляющие ментальности, несущие тенденции разрушения, варвар- ства и в то же время запечатленные в коллективной памяти образы социального идеала , который для восточных славян был неразрывно связан с идеей общего блага, эгалитарным коллективизмом, идеей со- циальной справедливости .
В условиях советского строя возникло мощное взаимопроникно- вение специфики ментальности восточнославянских народов , в осо - бенности русского народа, и оснований сложившейся идеологии. Со- временный российский исследователь Ю.Ю.Булычев отмечает их со- впадение в таких конкретных установках как единство власти и наро- да, нравственное, не правовое взаимоотношение общественности и вла- сти, преобладание коллективных интересов над личными, единомыс-
лие и единогласие общества, отсутствие в нем классовой конфликтно- сти [33, c. 161]. Несмотря на демонстративно атеистический характер советского государства, в нем в своего рода «сублимированных», заме- щенных формах воспроизводились, рециклизировались многие элемен- ты христианского вероучения, начиная с принципов «Морального ко- декса строителя коммунизма», фактически совпадавших с основными заповедями христианства , и заканчивая « троицей » сакрализованных вождей – Маркса, Энгельса, Ленина. Таким образом, многие идеоло- гические и социально-психологические параметры, геополитические и экономические особенности советской системы соответствовали основ- ным доминантам ментальности восточнославянских народов , вопло - щаясь в особенностях так называемой «советской ментальности» с ее обращенностью к светлому будущему, идеалами взаимопомощи, равен- ства , коллективизма . «Мировоззренческой основой советского строя был общинный крестьянский коммунизм , « прикрытый тонкой плен - кой европейских идей – марксизмом », – отмечает современный рос - сийский ученый С.Кара-Мурза. Действительно, все масштабные дос- тижения советской системы – восстановление хозяйства после разру- шительных войн, рывки в экономике, науке, стремительная урбаниза- ция и индустриализация страны, – все это было результатом совмест- ного самоотверженного труда выходцев из деревни, вчерашних кресть- ян-общинников, коллективистов, не оперировавших установками каль- куляции трудовых затрат, привыкших к непрерывному ответственно- му труду ради негарантированного «светлого будущего» (в буквальном контексте их прежнего многовекового крестьянского бытия – никогда не гарантированного будущего урожая).
Можно выстроить циклы воспроизводства основных доминант мен- тальности восточнославянских народов эгалитаризма, патернализма и социоцентризма (коллективизма ) в таких трех исторических контек - стах, как: 1) существование древнерусского общества, 2) восточносла- вянские общества в период средневековья и Нового времени и, нако- нец, 3) советская эпоха, следующим образом:
– равенство в демократически-вечевой самоорганизации общества – через равенство в крестьянской и православно-христианской общинах – к социально-экономическому равенству трудящихся в советском обществе;
– кровнородственный патернализм архаики – общинный патерна-
лизм – социально-государственный патернализм советского времени;
– кровнородственный и родоплеменной коллективизм древних сла- вян – духовно - православный и общинный коллективизм – социалис - тический коллективизм (с коллективной собственностью , коллектив- ным хозяйствованием, идеей «социалистического общежития»).
«При всех различиях в целях, масштабах и средствах реформ Петра Великого, Столыпина и Ленина их роднит насильственный отрыв ши- роких масс людей от устойчивых систем коллективных представлений, цементирующих общество» [34, c. 61]. С этим можно согласиться, отме- тив, что такой отрыв, сопровождающийся неисчислимыми жертвами и
потерями, неизбежно заканчивался восстановлением структур менталь- ности с активизацией их доминант, хранящих социогенетический код самобытных восточнославянских культур и оригинальных стратегий со- циальной самоорганизации. В целом, история восточнославянских на- родов выявляет присущий именно им диалогизированный тип менталь- ности [35, c. 164], основанный на специфических бинарных архетипах коллективного бессознательного, обусловливающий более выраженную, чем у других народов, мировоззренческую открытость.